ХРАМ ВЛАДИМИРА СВЯЩЕННОМУЧЕНИКА

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

О жизни вечной Иисуса спрашивает законник. То есть не просто начитанный знаток законодательства, а тот, кто при помощи этого знания, с помощью тщательного и, уверен, добросовестного исполнения заповедей и норм рассчитывает достичь вечности. Потому и спрашивает он не просто о получении или достижении этой вечной жизни, а о её наследовании, то есть получении по праву, по закону. Потому-то, даже зная ответ на свой вопрос, понимая смысл и цель Богом данного Завета, получив, наконец, подтверждение из уст Учителя, он всё же пытается «оправдать себя», в славянском тексте — «хотя оправдитися сам», — пытается, иными словами, получить от Иисуса гарантии оплаты своих усилий, заранее оговорить условия и способы результативного применения закона. Ведь и впрямь очень неудобно иметь всего одну, едва понятную для падшего человека, но абсолютно необходимую для жизни, заповедь, единственную цель, без которой и вечность бессмысленна. Велик соблазн заменить на набор неких правил призыв возлюбить «Господа Бога твоего всем сердцем твоим (то есть сделать эту любовь центром всех наших желаний и устремлений), и всею душею твоею (то есть самой жизнью, её направленностью и смыслом), и всею крепостию (или волей) твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя».

Законник ищет жизни вечной и оправдания для себя, пусть даже и в широком смысле этого слова, включающем семью, друзей и прочих приближенных. Он старается понять заповедь любви к Богу и ближнему как призыв к отношениям, ограниченным какими-то нормами, как закон, в котором чётко обозначено, что причитается Богу и ближнему, и что за это получает добросовестный исполнитель закона. Иисус же говорит о любви жертвенной и безграничной, полагающей своё удовлетворение в благе другого, о любви, которая «долготерпит, милосердствует», которая «не ищет своего» (1Кор.13.4-5), а потому не достигается какой-либо технологией или общественным положением, не случайно ведь в рассказанной притче те, кто по долгу своего служения, казалось бы, должны быть ближе к такой любви, проходят мимо страждущего, и лишь безвестный представитель народа-вероотступника на деле являет оправдывающую его в глазах Божиих милость.

Милость, которая не своей награды ищет, не спрашивает, как «оправдать себя», а печётся о нужде другого человека, заботится о нём и сострадает ему. Самарянин не ставит никаких условий, вообще не говорит о себе, он сжалился над ничем не заслужившим этого страдальцем и «подойдя, перевязал ему раны ... и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем».

И вот Спаситель спрашивает законника, а с ним и каждого из нас: «кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?

Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же». Поступая так, творящий милость не наследует по праву, как результат выполнения неких установлений, желанную вечную жизнь когда-то потом, в будущем, а уже живёт этой жизнью. Для любящего вечность уже достигнута, милость — уже в ней, как вошёл в неё самарянин тогда, когда «проезжая» мимо впавшего в разбойники, всё же «нашёл на него и, увидев его, сжалился».

Аминь.